С декабря 2019 года в Тверском театре драмы с аншлагами идёт премьерный спектакль «Привидения» по Генрику Ибсену.
За постановку семейной драмы с рейтингом «18+» взялся Александр Павлишин, закончивший в 2015 году режиссёрское отделение ГИТИС’а и ставящий перед собой амбициозные задачи. Для этого он выбирает из своего арсенала самые современные, «золотомасочные» приёмы.
Но порой интересные сценографические решения, если они не имеют под собой основания, складываются не в целостную картину, а становятся мазнёй нетвёрдой руки художника. Тогда, какой бы ни был первоисточник, на выходе мы получаем безыдейное действо.
Драма «Привидения» в своё время получала трактовку с точки зрения наследственности – грехи передаются от родителей детям, словно гены. Однако литературовед В.Г. Адмони (и я вслед за ним) полагает, что главное в этом произведении – тема «несоответствия между благополучной видимостью и коренным внутренним неблагополучием современного буржуазного общества».
Вся рекламная кампания постановки «Привидения» в Тверском академическом театре драмы, уж не знаю, кто там у них отвечает за пиар, строилась на том, что зрителям обещают каких-то «настоящих» привидений... Из одного эпизода, когда главной героине почудилось, что появляется призрак отца семейства, раздули целую легенду.
Такое решение, вероятно, повлияло и на стилистику спектакля. Надрыв и надлом в актёрской игре видны с самого начала. Вот отец и дочь ссорятся так, словно не одна семья, а напротив – ярые враги, затем служанка чуть ли не в открытую охмуряет пастора (это в конце XIX века-то!), хозяйка дома будто только и ждёт священника, чтобы выложить все свои тайны и т.д. Всё на одной нервической ноте, без «разгона». А ведь зрителю интереснее наблюдать за эволюцией отношений, а не за картонными фигурами героев.
Екатерина Юркова, исполняющая роль Регины Энгстран, служанки в доме семейства Альвингов, будто переместилась из комедии «Дачная лихорадка», в которой кипят страсти. В её манере игры, возможно, подсказанной режиссёром, нет и намёка на пуританское воспитание. Не исключаю, что в оригинальном произведении Регина намекала тому же священнику на возможность союза, но, полагаю, речь шла всё же о браке.
В противовес – столяр Энгстран, исполненный заслуженным артистом Валентином Кулагиным, кажется воплощением двуличия, желания нажиться и извернуться, которые закладывал Ибсен. Актёр словно тень ковыляет за церковником, недвусмысленно трёт ладонь с намёком «позолотить ручку». И чуть наждачная грубоватость голоса вписывается в образ. Единственное, что смущает – та же «напористость» там, где уместно, и где не совсем.
Алексей Майский «влез в шкуру» святого отца только благодаря миловидной внешности и «природной интеллигентности». Кажется, что не только пастор Мандерс не понимает, что происходит в доме Альвингов, но и сам лицедей не очень понимает, как выстроить роль. И если в незнании текста и теологических нюансов Алексея сложно обвинить, то вот в неумении проживать каждый момент на сцене – легко. Правда, вероятно, есть поклонники и такой отстранённой игры, так сказать, «с холодным носом».
В роли матери главного героя блистает актриса Дарья Плавинская. Блистает наработками из других спектаклей. К примеру, «Свидетель обвинения» прямо прорывается истеричными нотами речи в зале суда. Образ построен на нервическом переживании по поводу сына и почти не щеголяет оттенками эмоций. А ведь переживания рождаются от любви…
Несколько особняком стоит работа Никиты Бахметьева, влившегося в труппу театра в 274-м сезоне. Виден его энтузиазм, азарт, с которым он воплощает характер Освальда Альвинга. Предполагаю, что артист либо студент, либо только недавно окончил театральный вуз. Именно поэтому истерики, отчасти подростковые, удаются ему легко и непринуждённо.
Нет тяжеловесности и угрюмости в манере исполнения. Прослеживается, конечно, резкий контраст между спокойствием и взрывами гнева, однако, это может быть обусловлено прогрессирующей болезнью героя.
А вот другая болезнь охватила создателей постановки. Ощущение, словно кто-то, впав в старческую деменцию, притащил на сценическое пространство всё, что ни попадя.
Декорации представляют собой нагромождение элементов – сцена «одета» в серую мешковину, на стенах висит множество пустых рам и картин, красуется огромный рулон бумаги, который потом разрисовывают красками. Взгляд теряется среди предметов, а участники действа, кажется, и сами не всегда понимают – что с этим делать.
Вот они то залезают, то слезают со стремянки, то садятся на высокий стул, подобный трону, то поправляют картины на стенах, то начинают брызгать на лист краской… Будто неврастеники ходят по сценической площадке, вероятно, грамотно заполняя пространство, но оправдано ли это? Смотрится, как мельтешение, которое призвано скрыть пустоту. Эпизод «Пожар» особенно нагляден в этом плане.
Почти все лицедеи выплёскивают на зрителя свои эмоции, а не заставляют его испытать какие-то чувства или задуматься о чём-то. В итоге, получается какое-то шоу, аттракцион начала XX века, где люди изображают чудовищ и призраков…
Какая была сверхзадача? Напугать? Шокировать? Но шёпот, записанный как фонограмма или напряжённая музыка – ещё не гарантия нагнетающей атмосферы. Произведение Ибсена – не второсортный американский скример.
О чём же спектакль Тверского театра драмы? О том, что внутри приличного дома могут твориться гадости? Но странные вещи без тени приличия происходят с самого начала «Привидений». О том, что религия больше не имеет власти над человеком? Но в лице пастора не чувствуется сила церкви, он – скорее скромный служитель культа, которого может зацеловать сильная женщина. Остаётся только «натуралистическая» составляющая. Александр Павлишин будто изначально погружает нас в безумие, в котором от людей остались лишь призраки…
P.S. Что же до сильных сторон постановки, есть некий «вау-эффект» одной сцены, когда свет становится приглушённым, и на стенах проявляются флуоресцентные надписи (например, «грехи отцов»), но это, к сожалению, лишь явственнее подчёркивает перебор в оформлении, перебор в желании припугнуть..
Фото: Сергей Борецкий
237
